«У всех горе – и в Белгороде, и в Курске. Но и мне, помогите, пожалуйста». У беженки из Бахмута обострилось онкологическое заболевание. Женщина не получает обезболивания
Но к осени 2021 года на улицах ее любимого Артемовска (к тому моменту в рамках декомунизации город переименовали в Бахмут) появились военные. Начались перебои с газом, электричеством, водой. Соседи по пятиэтажке, в которой Надежда выросла и прожила 46 лет, стали уезжать. Утром 24 февраля 2022 года, как говорит женщина, был первый прилет по военной части, расположенной недалеко от города. Несколько месяцев она провела под обстрелами, без лекарств и медицинского наблюдения.
Сейчас Надежда живет в пункте временного размещения «Покровск». Как она полагает, из-за пережитого стресса болезнь вернулась. Шрам от операции воспаляется и гноится. От боли женщина не может спать. Половину пенсии (из-за того, что документы о трудовом стаже сгорели, беженка получает минимальную сумму) она вынуждена тратить на лекарства.
«Возле прокуратуры лежали мешки и стояла банка для пожертвований»
«Я родилась в Оренбургской области в 1964. Когда мне было четыре года, родители переехали в Артемовск, – вспоминает Надежда. – Город зеленый, чистый, компактный. Работы – полно. Был там и завод шампанских вин, и солевой комбинат, и цветная металлургия. Отец устроился на ремонтно-механический завод, трактора делали. Мама – на хлебокомбинат, работала у печи.
Отцу дали квартиру в пятиэтажке на улице Ирины Левченко – это знаменитая танкистка времен Великой Отечественной, на нашем доме висела табличка с ее фамилией. В этой пятиэтажке я прожила 46 лет. Я люблю весь Артемовск, но больше всего – Северный ставок, по-вашему «пруд». Там был пляж, стояли бочки с квасом. Рядом – ДК, где показывали кино, и аллея с розовыми клумбами.
С детства я мечтала стать продавцом – и стала. Закончила училище, работала в книжном магазине, потом в хозяйственном, 15 лет торговала на рынке овощами.
Затронули ли нас события 2014 года? Нет, у нас маленький город, нас не коснулось. Стреляли в Донецке, в Горловке – километрах в 50 от нас. У нас на горисполкоме вывесили флаг ДНР, возле прокуратуры лежали мешки и стояла трехлитровая банка для пожертвований – вот и всё. Но вот военных было полно в городе, они пьянствовали, ездили на танках. Наш мэр сбежал, потом вернулся, запретил солдатне дебоширить, да что толку, дороги уже все были гусеницами раздавлены (со слов героини можно понять, как отразилась в восприятии рядовых горожан ситуация 2014 года: с апреля по июль власть в Артемовске переходила из рук в руки, – авт.).
Потом город переименовали в Бахмут. Нужно было ставить в паспорт новый штампик. Кругом блокпосты поставили. Россия с новыми документами не принимала, и молодежь стала ездить вахтой в Польшу, Чехию, Словакию. Хорошо зарабатывали, квартиры покупали.
В 2016 я заметила, что грудь выглядит неправильно. Маммография показала рак третьей стадии. Предложили операцию. Я сразу согласилась, даже не боялась, такой у меня характер, я выносливая. После операции прошла шесть «химий».
Лечение помогло. Ничего у меня не болело, от операции остался маленький аккуратный шрам. Кровь сдавала на контроль сначала раз в полгода, потом раз в год. Мне бесплатно выдали протез, меняла, как положено, раз в полтора года.
Мне оформили третью группу инвалидности. Пенсия была небольшая, я подрабатывала дворником. В территориальном центре – по-вашему, в соцзащите, – мне как малоимущей выдавали паек: куриные окорочка, масло растительное, чай.
«В какой подвал не заглянешь – сидят»
Ожидали ли мы, что начнется спецоперация? Догадывались. В 2021 году уже по городу военные ходили. Они ребята со странностями. С утра улыбается: «Доброго ранку!», – а вечером, может, и стрельнет? Попадались и нормальные. Первая партия была с Житомирской области – хорошие парни, вежливые. А потом львовских прислали – у-у-у какие, к ним не подойди. Это задолго до СВО было заметно, всегда так было: на Западной Украине недолюбливали людей с Восточной, и наоборот.
24 февраля 2022 года был прилет. Загорелась военная часть недалеко от города.
И пошло-поехало. Газ отключили, потом свет, воду. Соседи эвакуировались один за другим. От горисполкома организовали автобусы до Днепра. Я не хотела ехать, хотела в Россию. У меня на Украине никого нет. В России в Оренбургской области живет двоюродный брат и в Волжском – племянник, можно хотя бы иногда позвонить, услышать родной голос.
В нашей пятиэтажке осталось шесть человек. Мужчины сложили у подъезда печку из кирпичей, брезент натянули. Рядом в посадках стояло деревянное здание – бывший пионерлагерь. Туда прилет был, деревяшки разлетелись, мы их брали на дрова. В квартирах отопления не было, мы делали так: грели чайник, переливали горячую воду в баклажки и с ними ложились спать. У меня на кровати были два пледа, четыре одеяла, еще и кот Мишка – британец. Соседи эвакуировались, мне его оставили. Хороший кот! Мышей ловил лучше, чем беспородный. Поймает – и мне притаскивает похвастаться. Только когда стреляли, прятался под диван.
Соседи, уезжая, оставляли нам ключи от квартир. Один мужчина с улицы Победы отдал мне ключи от своего частного дома. Мы туда перебрались с соседкой и ее сыном. Соседка разместилась в одной комнате, ее сын – в другой, я – в зале.
Дом был на двух хозяев. Во вторую половину попали осколки. Там окна выбило, стены обвалились. Мы заделали дыры пленкой и досками. И в соседний дом прилетело, забор упал. Напротив сразу троих убило. Они вышли после прилета, чтобы закрыть окна, их накрыло следующим залпом. По улице проезжали военные, похоронили их прямо во дворе, крест поставили. В общем, било и слева, и справа, а наша половина дома целая осталась.
За водой ходили в колодец за несколько кварталов. Что ели? Соседи, которые эвакуировались, сами просили: берите у нас компоты, консервацию, а то пропадет. Кое-что давали в пункте обогрева. Его открыли в здании боксерского клуба. Это в двух остановках от нас. Троллейбус уже не ходил, столбы разворотило, провода обрезали. Потом и мосты повзрывали, люди ходили через речку вброд. В пункте работали местные жители, раздавали гуманитарку – чай, лекарства от простуды, валерьянку, свечи. У них генератор стоял, первое время телевизор работал, в подвале – стиралки. Нам дали приемник, каждый вечер мы ловили волну, хотели узнать, что с нами будет. Даже не знаю, что это были за новости. Именно в 20.00 можно было их услышать, а всё остальное время – только треск.
Страшно ли было? Сначала да. Но человек ко всему привыкает. Потом как-то даже не обращаешь внимания.
Окна у нас были забиты досками. Однажды утром сын соседки смотрит в щель и кричит: «Мама, красные повязки идут!». Мы спрятались в подвал. Военные постреляли в дверь, зашли в дом, открыли подвал, посветили фонариком. Видят, что мы мирные. Сказали, что они из ЧВК «Вагнер». Всё удивлялись, сколько в городе людей. Говорили: «Мы думали, что все ушли, а в какой подвал не заглянешь – сидят». Предупредили, что скоро за нами придут.
На следующий вечер нас вывели. Велели много поклажи не брать, потому что придется идти пешком и нести всё в руках. Я не успела сбегать в пятиэтажку за вещами. Ни школьного аттестата, ни диплома, ни фотографий родителей – ничего не смогла взять. Мишку тоже велели оставить. «Вагнера» поселились в нашем доме, сказали, кот с ними не пропадет.
Нас отвели в подвал многоэтажки. Потом – пешком за город, в питомник, где раньше выращивали ели и туи для парков. От зданий ничего не осталось, только огромные кучи, просто горы мусора. Из-за дождей всё это раскисло. Мы еле прошли по тропочке. «Вагнера» правду сказали, ничего бы мы не унесли.
Из питомника нас на машине отвезли в Попасную. Поселили в трехкомнатной квартире. Беженцев набралось человек десять. Нагрели нам буржуйку, накормили. Мы, наконец, искупались. Утром на автобусе отвезли в Первомайск. Разместили в общежитии при колледже. Волонтеры принесли еду, трусы, носки. Потом уже на двух автобусах отправили в Шахтерск. К 9 мая мы оказались в Иловайске. Еще дней через десять – в Таганроге.
В Таганроге нас поселили в пристройке к гостинице. Кровати поставили везде, где было место. Все как-то сразу расклеились. Один закашлял – и тут же все начали болеть.
Ждать в таких условиях не хотелось. Когда предложили ехать в Саратов, сразу записались 100 человек. Нас отвезли в Ростов на автобусе, дальше в Саратов – на поезде, оттуда на микроавтобусе – в Балашов.
«Поняла, что надеяться не на что»
В Балашове нас поместили в дом престарелых. На первом и втором этаже – пациенты, на третьем – мы. Давали моющие средства, туалетную бумагу. Кормили пять раз в день. Больничная еда, но и пирожки были, и йогурты, и фрукты.
У меня было советское свидетельство о рождении и украинский паспорт. В Балашове мне быстро оформили российское гражданство. Но вот пенсия получилась минимальная – 12 тысяч. Всего у меня 35 лет стажа в торговле, но документы сгорели. Говорят, вместо документов можно привести свидетелей, которые подтвердят, что я действительно работала, но где я этих свидетелей теперь возьму?
Почти сразу после приезда в Балашов я заметила на месте послеоперационного шва маленькую ранку. Она становилась всё больше, начала гнить. Меня положили в ЦРБ, назначили уколы, мазь. Не помогло. Меня отправили в Саратов, в онкодиспансер. Назначили анастразол (противоопухолевый гормональный препарат, – авт.). Рана зарастает, потом опять воспаляется. Теперь еще и боли начались.
В мае 2024 года нас перевезли из Балашова в ПВР «Покровск». Сейчас я стою на учете в энгельсской поликлинике №1. Хирург в поликлинике говорит, что не может выписать сильное обезболивающее. Последний раз прописал мазь с лидокаином. Помогает она ненадолго, а стоит 500 рублей! В поликлинике есть онколог. Но помочь мне она не может, только выписывает направления на обследования и в Саратов. Очереди на УЗИ я ждала два месяца. Дождалась, но к этому момент онколог ушла в отпуск. Ждала еще два месяца.
Теперь у меня есть направление в областной онкодиспансер. Добираться туда нужно на общественном транспорте. Из поселка Приволжский, где находится наш ПВР, на автобусе до железнодорожного вокзала в Саратове. Оттуда еще на маршрутке до Смирновского ущелья. Съездить придется минимум три раза – на новое УЗИ, на анализы и на консилиум.
Если бы не эта болячка, я бы не обращалась за помощью. Я понимаю, что сейчас у людей везде горе – и в Белгороде, и в Курске. Всем нужна помощь. Но и мне помогите, пожалуйста! Оно ж так болит! Спать могу только на левом боку, на спину не повернешься.
Больше половины пенсии трачу на лекарства. Анастразол стоит 1500 рублей за упаковку в 30 таблеток. Покупаю диклофенак, анальгин, спазмалгон. Без омеза их принимать нельзя. Еще вальсакар от давления. А сколько бинтов, лейкопластыря, порошков-присыпок, йода, перекиси…
Новости по телевизору уже не смотрю. Душа разрывается. Артемовск я никогда не забуду.
До прошлого года я еще просматривала в телеграм видео из города – но ни одной улицы не могла узнать, всё разбито. А потом случайно увидела нашу пятиэтажку, мой подъезд. Стены стоят, но двух пролетов лестницы нет, и все квартиры выгорели. До этого момента я еще надеялась. Когда знаешь, что города нет, но своего дома не увидела, надежда остается. А тут я поняла, что надеяться не на что. Почувствовала, что жизнь закончилась. Каково это – в 61 год остаться ни с чем?
Хорошо, что я вывезла документы на квартиру. Вроде бы, обещают возмещение, но когда? Ведь там до сих пор еще стреляют».
