«Если столько пережили, не будем сдаваться». Как живут беженцы из Харьковской области, спустя почти три года после начала спецоперации
Об этом он сказал на заседании Совета по правам человека.
По подсчетам ООН, из-за боевых действий свои дома покинули около 10 миллионов украинцев – почти четверть населения страны. Около 3,7 миллиона из них переселились в западные регионы Украины. Остальные уехали за границу. 60 процентов беженцев приняла Польша. По мнению польского МВД, зимой ожидается «большой приток украинского населения», связанный с разрушением энергетической системы Украины.
По сведениям Евростата, статус «временной защиты» в ЕС имеют 4,2 миллиона украинцев. Как отмечает Государственное управление по делам беженцев Германии, в начале конфликта большая часть вынужденных мигрантов заявляла о желании вернуться в Украину, но теперь 65 процентов из них намерены закрепиться на новом месте жительства.
В России уроженцы ДНР, ЛНР, Запорожской и Херсонской областей уже получили российское гражданство – для этого достаточно подать заявление о выдаче паспорта, которое рассматривают в течение 10 дней. Беженцы из Сумской и Харьковской областей, не вошедших в состав РФ, вынуждены оформлять документы по более сложной схеме – практически так, как любые другие иностранцы, имеющие ВНЖ. Им сложнее, чем выходцам из «новых регионов», получить детское пособие, пенсию, перерегистрировать автомобиль и т.д.
По подсчетам РБК, на осень 2023 года (более свежих данных не имеется), в пунктах временного размещения оставалось 24,8 тысячи украинских беженцев. В основном, это пожилые люди, инвалиды, семьи с детьми.
Уроженцы Харьковской области Екатерина Савостьянова и Сергей Норка живут в России с 2022 года. Больше двух лет они работали на одном из энгельсских заводов. Из-за болезни позвоночника Екатерина была вынуждена оставить любимую профессию сварщика, перенесла тяжелую операцию. Саратовские волонтеры, поддерживающие беженцев, собрали деньги на ортопедический корсет и помогли семье переехать в ПВР, так как пока Сергей и Катя не могут оплачивать съемную квартиру.
«Свободные» спросили Екатерину, как ей удается справляться с испытаниями и несмотря ни на что строить жизнь на новой родине?
Город, которого нет
«Я родилась и выросла в Купянске, – рассказывает Екатерина. – В советские времена это был промышленный город. Моя мама работала на самом крупном предприятии – литейном заводе. Для его рабочих выстроили целый поселок Ковшаровка. Бабушка работала на железной дороге. Железнодорожники жили в поселке Узловой.
В 1990-е заводы остановились, станки порезали на металлолом, город обеднел.
На оставшихся предприятиях зарплаты маленькие. Вот так просто пойти в магазин и купить, например, телевизор немыслимо, нужно копить, откладывать деньги по три-четыре месяца. Тяжело старикам. Пенсии маленькие – 3-4 тысячи гривен, а плата за коммунальные услуги высокая – 2,8 тысячи гривен за отопление.
Все в Купянске ездили на заработки в Россию. Но не я. Еще в школе я наслушалась рассказов одноклассниц, мамы которых работали в Москве: говорили, что это самый страшный город, где процветает бандитизм. До сих пор у меня от этих историй остался осадок. В Москву не хочу, даже просто посмотреть не хочу.
В Купянске я перепробовала кучу профессий. Была оператором котельной, продавцом в магазине, распределителем силикатной массы на кирпичном заводе, мойщиком вагонов на железной дороге. Но отовсюду возвращалась на стройку. Кем я там работала? А я всё умею! Мне нравится шпаклевать, выводить стены, чтобы у меня было лучше, чем у всех!
В январе 2022-го я познакомилась с мужем. Что меня зацепило? Чистота в квартире. Мужчине 40 лет, живет один, а у него всё так аккуратно. Сергей очень хозяйственный и заботливый – может и приготовить, и постирать, и погладить. Познакомились мы, получается, за месяц до начала СВО.
24 февраля полетели самолеты, стали бомбить мосты. Позвонила мама Сергея, сказала, что через деревню едет военная техника. Было страшно. Молодые горожане старались уехать.
В городе отключили свет. Аптека распродала запасы и закрылась. Частники привозили лекарства со Сватово, но втридорога и не весь ассортимент. Общественный транспорт не работал. На своих машинах люди тоже боялись ездить. Никто не знал, откуда и когда прилетит. Магазины работали, но цены стали космическими. Моя дочка любит манную кашу. Пачка манки раньше стоила четыре гривны, а стала – 70!
Люди, наверное, с голоду бы умерли, но, к счастью, русские привозили гуманитарку – раз в неделю выдавали по хорошему коробку. На 9 мая устроили шикарный праздник с кашей из полевой кухни, с концертом. Солдаты сажали на плечи детей, фотографировались. Я такого праздника в Купянске не помню!
В мае 2022-го мы с мужем уехали на заработки в Валуйки. Это Белгородская область, всего 60 километров от Купянска. Сережа работал на стройке. Мне трудно было найти работу. В магазин с украинским паспортом не брали. Тогда я стала печь чебуреки.
В августе съездили домой. Было видно, что город оживает. Появилась мобильная связь. Дворники вышли на работу. Казалось, всё налаживается. Я оставила мою дочку с бабушкой. Через неделю мы с мужем снова уехали в Валуйки. Мы не знали, что уезжаем навсегда.
В сентябре был первый прилет возле моего дома. Дом построили в 1905 году. В 1940-х там была школа. Потом здание обложили кирпичом, разделили на три квартиры барачного типа. Дом очень ветхий, по ночам было слышно, как крыша ходит ходуном. По всем документам его давно снесли. Но всё-таки две мировых войны он пережил.
Моя мама с моей дочкой уехала в Кировоград (город в центральной Украине, с 2016 года официальное название Кропивницкий, – авт.). Маме 70 лет, она получает пенсию 3 тысячи гривен и пособие для беженцев: 2 тысячи гривен на взрослого и 3 тысячи – на ребенка. Это мало. Из-за наплыва беженцев съемное жилье очень дорогое, 4 тысячи гривен за квартиру, и коммунальные тарифы тоже растут (на январь 2022-го численность жителей Купянска оценивали почти в 27 тысяч человек, к осени 2024-го в Купянской общине – то есть в районе – осталось около 4 тысяч жителей, по сообщениям украинских властей, коммунальная и социальная инфраструктура здесь не функционирует, – авт.).
«Я выживу, и всё будет отлично»
Из Валуек мы с Сережей поехали в палаточный лагерь для беженцев под Белгородом. Оттуда нас распределили в Свердловскую область. ПВР размещался в здании санатория в шести километрах от поселка. Пенсионерам там было, конечно, хорошо. Но людям трудоспособного возраста работать негде.
В России я раньше никогда не была. Но знала, что в Петербурге живут моя тетя и две двоюродные сестры. Старшая заблокировала мой номер, как только узнала, что мы в России. Наверное, думала, что я буду просить помощи.
В ПВРприехали представители энгельсского завода. Мне потом рассказали, что они ездили по многим ПВР, приглашали беженцев на работу, обещали подъемные, служебное жилье, помощь с документами. Мы согласились.
Энгельс напоминает мне Харьков, а Харьков – мой любимый город. Правда, в Харькове нет таких высоток, зато по площади город больше. В Энгельсе мы нашли много друзей. Ни один человек не сказал: фу, ты с Украины.
Завод снял нам квартиру недалеко от Волги, но саму Волгу мы первое время не видели, потому что буквально жили на работе.
Сережа устроился сварщиком. Работал две смены в день, две – в ночь. Мне предложили учиться на крановщика или на сварщика. Лезть на кран я побоялась. Выбрала второе. Профессия мне понравилась – я реально кайфую от процесса.
К сожалению, не все обещания работодателя, на которого мы рассчитывали, оказались правдой. Мы не получили подъемных, так как Сережа был устроен неофициально, а я числилась учеником.
Два месяца мы жили на деньги, которые нам собрали волонтеры. Как я потом узнала, часть суммы перечислил нам парень с инвалидностью. Мне было так неудобно, спасибо ему огромное. Нам передали зимние вещи, ведь мы приехали в Россию в летней одежде. Мы очень благодарны всем за помощь.
Со стороны завода никакой помощи с документами не было два года. У меня был статус временного убежища, но срок его действия истек. Я написала президенту Владимиру Путину. Только после этого мне оформили ВНЖ. У Сережи до сих пор есть только «временное убежище».
С каждым месяцем у меня всё сильнее болела правая рука. Даже мастер на работе замечал, что я плачу в маску от боли. Рентгеновский снимок показал, что плечевой сустав разрушен на 30 процентов. Мне сделали блокаду сустава. Но через три дня боли вернулись. Однажды ночью я проснулась от невыносимого ощущения – в спине в области лопаток как будто жгло огнем. Неделю я промучилась дома. Приходила врач из поликлиники, приезжали «Скорые», ничего не помогало. Третья неотложка забрала меня в больницу.
«Еще бы неделя, и я бы тебя не спас», – сказал врач. Оказалось, что у меня лопнул абсцесс между позвонками и гной уже проник в спинной мозг. На следующий день меня прооперировали.
Теперь мне нужно два месяца носить специальный корсет. Без него можно только лежать. Деньги на протез нам собрали волонтеры.
С завода мы с мужем уволились. При увольнении от нас потребовали вернуть плату за квартиру за два месяца. Волонтеры помогли нам перевезти вещи в энгельсский ПВР. Здесь нам, как и другим беженцам, обещают оформить российское гражданство.
Я планирую купить швейную машинку и шить вещи для комнатных собачек – я ведь по образованию швея и люблю работать руками. У меня куча идей. Дома я бисером занималась, вязала детские вещи. Однажды связала себе купальник крючком. Меня увидели на пляже – и после этого я целое лето вязала купальники подружкам. Вязать вообще можно лежа, так что я могу прямо сейчас начинать.
Я не унываю. Всегда сама себя настраиваю: я выживу, и всё будет отлично. Если мы уже столько пережили, не будем сдаваться».
