Кочегар, издатель и анархист: вспоминаем о Мурате Гатаулине
Время часто засыпает песком исторической шелухи память о людях, которых мы потеряли. К сожалению, так произошло и с важным для саратовского (и не только) общественного и культурного пространства человеком. Два десятилетия назад ушел из жизни Мурат Гатаулин — издатель, организатор поэтических вечеров и участник политического андеграунда. В 1980-е и 1990-е годы тихий и интеллигентный Мурат прослыл бунтарем: он открыл для Саратова новые или забытые литературные имена, он делал самиздат и по мере сил боролся за идеалы анархизма, будучи участником протестов времен перестройки, а позднее — антивоенных акций времен миллениума.
Мурат Гатаулин был известен также под псевдонимом Новосельский. Ранняя биография его лапидарна. Родился 26 декабря 1963 года, учился в профтехучилище, а затем окончил три курса мехмата СГУ, работал на одном из саратовских промышленных предприятий. Затем жизнь начала меняться вместе со страной и историческими эпохами. Одно время он трудился садовником в музее Николая Чернышевского, а с начала 1990-х — оператором котельной. Кочегарок в его жизни было несколько, они располагались в окрестностях монтажного техникума (ныне корпуса школы № 77) на Новоузенской улице и 3-й горбольницы.
С одной стороны, Мурат повторял судьбу представителей генерации «дворников с улицы имени Леннона». Будучи истопником, он превратил свое место работы в культовое среди литературной богемы место тусовок, которые проходили и в соседних, более официальных, локациях.Например, в актовом зале упомянутой Монтаги. Но с другой стороны, «поколение дворников и сторожей», которому не давали реализоваться в официальной культуре, было явлением более ранним, относящимся к безвременью брежневского застоя. Мурат же чем-то повторил их судьбу в более поздний период перестроечного «большого взрыва», а затем умиротворения и сползания к новому застою нулевых, потому что не принимал то, что происходило в стране в, казалось бы, уже (или еще?) вегетарианское время.
Его даже выгнали из КПСС на волне перестройки. Он участвовал в анархистском движении, которое стало самым оппозиционным и при этом довольно массовым в СССР конца 1980-х, был делегатом съезда Конфедерации анархо-синдикалистов (самой крупной организации этого толка, одним из ее лидеров был нынешний видный единоросс Андрей Исаев). Также Мурат светился на других радикальных выступлениях, в том числе анархо-экологических лагерях против расширения Балаковской АЭС и строительства завода по уничтожению химических отходов в поселке Горный.С весны 1990 года Гатаулин активно участвовал в общедемократическом перестроечном движении, а уже в постсоветские годы больше принимал участие в сообществах анархистского и ультралевого толка.
Параллельно с политическим активизмом он издавал литературные сборники «Воздушный Гольфстрим», «Сальто-мортале», «Номер третий» и «Любовь циника». Проводил многочисленные музыкально-литературныеи художественно-поэтические акции, фестивали и выставки.
С Муратом Гатаулиным мы познакомились на рубеже 1990-х и 2000-х на волне интереса к контркультуре и левой политике. Не сказать чтобы мы много общались, но сколько-то раз пересекались на разных мероприятиях — суде над Эдуардом Лимоновым в 2002–2003 годах, митингах против войны в Югославии и других тусовках. Будучи оба левыми по взглядам, много, но по-товарищески спорили об истории русской и китайской революции, анархизме и антисоветском марксизме-ленинизме, коим я тогда начинал активно интересоваться. Словом, наше общение представляло собой типичные интеллигентские трипы в разных форматах и составах. Он ходил с палкой и сильно хромал, но особо не жаловался на здоровье и старался казаться каким-то жизнерадостным великаном. Эти представления оказались трагически ошибочными.
«Последние годы он жестоко страдал от тяжелой, практически неизлечимой формы остеоартроза ног, а это — непрерывные изматывающие боли, невозможность спать, невозможность просто взять и выйти из дома, чтобы купить сигарет или хлеба», — вспоминал о Мурате его товарищ Дмитрий Голин в альманахе «Василиск».
В 2004 году 24 ноября Гатаулин умер, не дожив всего ничего до 41-летия. А дальше все, как в стихотворении Геннадия Шпаликова:
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут…
В 2005-м в доме-музее Николая Чернышевского саратовские литераторы говорили о желании устроить ежегодный фестиваль, посвященный памяти Гатаулина. Но, к сожалению, эта идея так и осталась в планах.Каждый (или почти каждый) год в день памяти Мурата его друзья, единомышленники и коллеги устраивают ностальгические квартирники или посиделки в культовых интеллигентских локациях типа столовой водников в конструктивистской общаге на Октябрьской улице. По признанию одного из их участников, все это больше похоже на встречи одноклассников, а чтений так и не было…
В эту юбилейную годовщину ностальгическими воспоминаниями со «Свободными» поделились друзья, коллеги и знакомые Мурата Гатаулина.
Алексей Голицын, журналист, краевед, редактор журнала «Волга»
Мурат родился в Ершовском районе Саратовской области в мусульманской семье, и хоронили его по исламским обрядам, хотя сам он во взрослом возрасте крестился под именем Марк. Хотя, насколько я могу судить, человеком он был не религиозным.
Мы познакомились в середине 1990-х, когда я уже работал редактором в журнале «Волга». У меня был выход на множительную технику, и я часто печатал его сборники. Но мы с ним и конфликтовали на этой почве. Я ему говорил: «Мурат, я понимаю, ты хочешь 100 экземпляров, но где я тебе их возьму, это же не моя техника… Как я буду объяснять владельцам, что у них пропало 500 страниц?» А он думал, что буржуины — они не мелочатся. И он меня к этим буржуинам поначалу причислял, потому что я имел доступ к полиграфической технике, думая, что просто не хочу ему помочь. А я-то был обычным наемным рабочим… Тем не менее, мы много общались. Он приглашал меня и Колобродова к себе в котельную рядом с венерическим диспансером напротив монтажного техникума на Новоузенской улице. Там проходили всякие литературные выступления. Публика вся была своя, народа приходило мало, и когда собиралось 20 человек — это уже аншлаг.
По настоящему мы стали общаться с Муратом незадолго до его смерти, когда в Саратов он привез из Екатеринбурга поэтессу Елену Тиновскую. Она — подруга Бориса Рыжего и Олега Дозморова. Собственно, Тиновская и Дозморов были последними, кто видел Бориса Рыжего в живых. Они пришли к нему, долго говорили, а в пять утра 7 мая 2001 года он покончил с собой.
Мурат пригласил Тиновскую в Саратов, за что ему огромное спасибо, потому что сюда редко кто приезжал, а Елена писала замечательные стихи. У Мурата были амбиции антрепренера, и я думаю, что только смерть помешала ему стать заметным деятелем на этом поприще.
Сборники выпускали и он, и я. Если у меня был упор на качество текста, то у Мурата — на качество авторов. Он хотел представить своих друзей, знакомых, возлюбленных и еще кого-то в как можно большем количестве, чтобы было хорошо, что они под одной обложкой собрались. Ему была важна тусовка, когда все друг другу нравятся…
У него были большие-большие проблемы с коленкой. В последние годы Мурат ходил с тростью из-за того, что страдал каким-то нескончаемым артрозом, и постоянно ел диклофенак. Он мешал обезболивающее со спиртным, что не рекомендуется делать, и вроде бы умер из-за отравления лекарством.
Очень обидно, что такой заметный и добрый человек рано ушел и оставил после себя относительно небольшой след в истории, потому что не успел сделать всего, что мог.
Андрей Таюшев, поэт и музыкант
Не помню, когда мы познакомились с Муратом. Судя по фото — пересекались мы уже в Балакове. Сохранилась афиша «Блинкома» в актовом зале монтажного техникума, куда Мурат приглашал меня попеть песенки. Это, думаю, 1990–1991 годы.
Пересекались мы не очень часто, но относились друг к другу с уважением и симпатией. Иногда могли раскатать бутылочку чего-нибудь алкогольного.
6 июня 1999 года, в день 200-летия Пушкина, он пригласил меня на тусовку поэтов в Липки, появление на которой сыграло, как потом оказалось, большую роль в моей дальнейшей жизни.
Последний раз мы виделись незадолго до моего отъезда из Саратова в 2002-м. Я увидел его, идущего по Рабочей улице, в окно и прямо с седьмого этажа зазвал к себе в гости. О чём говорили и не вспомнить уже.
В 2007 я собрался приехать после пятилетнего перерыва в Саратов. Подумал о концерте и очень хотел, чтобы Мурат выступил в роли организатора. Попытался его разыскать, через Аню Сафонову, которая и сказала мне, что Мурат давно умер.
Елена Гаврилова, подруга Мурата Гатаулина
Я не помню точно, как познакомилась с Муратом. Кажется, шли с кем-то по Кирова, и мой спутник говорит: «А вот тот самый Мурат». Помню, меня поразила, во-первых, его внешность. Я-то представляла худощавого человека «интеллигентской» наружности, а тут огромный сильный парень, прямо восточный богатырь. Во-вторых, хоть я о нем уже была наслышана как о человеке удивительном, культуртрегере, поразило то, что сам он ни стихов, ни прозы, ни критических статей не пишет. Тогда это было (мне кажется, и сейчас так) явление редкое.
Мы стали общаться, он время от времени приходил к нам в гости. Я жила в самом центре, ко мне многие забегали экспромтом, сотовых-то еще почти не было. Мурат приходил со своим чаем! «У вас не такой, и я сам заварю!» И заваривал.
Он относился очень серьёзно ко всему, что касалось литературы, особенно поэзии. Речь, надо сказать, шла о современной литературе, классикой, по-моему, он не особо интересовался. Когда работал в котельной, устраивал там поэтические тусовки, я, к сожалению, была на них только пару раз и мало что помню. А еще он работал садовником в музее Чернышевского, и там тоже служил литературе: устраивал поэтические вечера. Сколько поэтов благодаря его усилиям вышло там на сцену, хороших поэтов, не графоманов. У него был дар объединять людей, знакомить, собирать компании. Мы с друзьями не только ходили на вечера поэзии, но и ездили в лес, на Волгу, ходили в походы (Мурат был ещё и туристом — в спортивном смысле слова), везде главным организатором был он. После его смерти все это постепенно развалилось, вернее, приняло совсем другие формы.
Я мало знала о его политических убеждениях: мы говорили, в основном, о литературных делах да еще планировали вылазки на природу компанией. Но иногда разговоры о политике заходили. Помню, он очень переживал из-за бомбежек Югославии Штатами. До такой степени, что с двумя другими людьми (не помню, с кем) написал письмо в Белый дом! Хотел, чтоб судили Клинтона! Мы, конечно, ржали. Но вот такой был он человек. Вряд ли, конечно, надеялся, что письмо дойдет до адресата, просто выразил так свое возмущение.
Думаю, друзья его будут помнить всегда. Мы стараемся собираться на годовщину его смерти — иногда в кафе, иногда — в чьей-нибудь квартире. Если же говорить об официальных шагах… Будь у меня такая возможность, я бы учредила в нашем городе какие-нибудь поэтические чтения его имени, наверное. Ведь это был человек уникальный, совершенно бескорыстно отдававший силы и время своим друзьям-поэтам.
Валерий Калашников, журналист
Мурат в середине 1980-х, как и я, активно занимался горным туризмом, в походы я с ним не ходил, но на слетах, кажется, видел. Потом, помню, на Радищева у бывшего IV корпуса СГУ всю зиму стояла палатка протеста с плакатами, флагами и т. д. Ночевал там и Мурат, палатка была без печки, там он и застудился, что впоследствии сыграло роковую роль. Если бы его там не было, был бы жив, наверное… Последние годы он хромал из-за болезни, я ему подарил трость с ручкой, видя как мучается с какой-то кривой палкой…
Протестная активность 1999 года [против бомбежек Югославии] имела в Саратове заметный размах.В здании гостиницы «Волга» было немецкое консульство, у которого, со слов Мурата, собралась анархическая и левая молодежь, чтоб закидать консульство яйцами, как представительство страны НАТО (благо, тогда куриные стоили недорого). Но протестующие были оттеснены ОМОНом, тогда Мурат подошел к табличке разбил об нее яйцо и размазал. Он тогда говорил мне как-то, что знает очень много парней готовых лечь под танки за идею, но «покажите нам, где эти танки?»
Мурат был организатором и вдохновителем поэтического клуба. Именно на нем все держалось, народ он собирал, зажигал на общественных началах. Таких людей ныне днем с огнем!
Алексей Александров, поэт
Познакомились мы в котельной, в которой Мурат работал и устраивал чтения. Получается, что он сам меня нашел или точнее кто-то меня пригласить посоветовал. Накануне Мурат позвонил, представился, рассказал, как добраться, с кем на остановке Вокзальная встретиться. В тот день там на скамейке дежурила Алиса Орлова с плюшевым медведем вместо пароля, было ощущение, что мы какие-то заговорщики что ли. Какой год был, я точно не помню, наверное, 1999-й. Потом мы подружились, встречались часто, вместе что-то делали по части литературы. Я ходил на суд, когда Мурата задержали в числе протестующих у немецкого консульства, Мурат караулил момент появления моего первенца у родильного дома. Сейчас кажется, что это была целая жизнь, а на деле-то всего несколько счастливых лет.
Мурат был большой, сильный и одновременно какой-то стесняющийся человек, он заикался и в последние годы жизни сильно хромал. Улыбку его помню, увлеченность, когда он читал понравившиеся чужие стихи. С ним было тепло и спокойно. Видимо, поэтому рядом с ним все время оказывались какие-то неприкаянные люди, которых в школе обычно именовали «лишними» — поэты, музыканты, маргиналы.
Вспоминается сумка Мурата, набитая рукописями и какими-то листочками, вырезками, словно он аппликации какие-то собирался сделать. Вообще он производил впечатление человека из 90-х — пестрая смесь во всем, от одежды до образа жизни. И это вместе с уверенностью в важности нашего безнадежного дела, с умением довести до финальной части очередной альманах, выступление, мероприятие, встречу. Как-то все эти качества странно сочетались в нем, не мешая и не противореча друг другу.
Как активиста и участника политических движений я его не знал практически совсем, разве что с чужих слов. Другое дело литература, тут Мурат сделал немало, чтобы поддержать в нашем не самом оживленном по этой части городе существование талантливых людей, людей культуры настоящей, а не мертвого официоза. Время было сложное, впрочем, оно у нас всегда такое. Но благодаря Мурату многие нашли себя, не пропали — остались выпущенные им совместно с другими редакторами альманахи, воспоминания о чтениях, выступлениях и т. д.
Ольга Пицунова и Андрей Пинчук, экологи, участники анархистского движения с 1980-х годов
1990 год можно было бы назвать счастливым годом России. Годом надежды и, увы, неоправдавшихся ожиданий, годом, богатым на события и, конечно же, на встречи с удивительными людьми. Людьми, творившими историю. Одним из них был Мурат. И уже тогда он как-то выделялся среди остальных — истовых, резких, отстаивающих свою правоту и место в стремительно меняющейся реальности. Он казался воплощением доброты и спокойствия. Нет, его нельзя было назвать добрячком, он был тверд в своих взглядах. Но было в его уверенном спокойствии что-то внушающее абсолютное доверие.
Первая заповедь анархиста гласит «Анархия есть Свобода, а Свобода — это, прежде всего, Ответственность». Для Мурата эта заповедь была абсолютным законом. Именно это — чувство личной ответственности — и внушало окружающим доверие к Мурату. В каждый момент своей жизни он всегда оказывался там, где был нужен. В годы активности нашей анархисткой ячейки он принимал участие во всех наших акциях, сколь бы опасными или эпатажными они ни были. Чего стоила только одна акция против вторжения НАТО в Югославию, когда группа анархистов пикетировала немецкое консульство (располагавшееся тогда в гостинице «Волга»), а двое метателей в лице Мурата Гатаулина и Олега Жаркова закидывали яйцами с красной краской вывеску у входа в гостиницу.
Потом наши пути разошлись, большая часть нашей анархо-ячейки пошла по стопам Мюрея Букчина, идеолога экоанархизма, а Мурат возложил на себя миссию попечительства над пока еще малоизвестными поэтами. На базе котельной рядом с «монтагой» (монтажным техникумом), где он работал, образовалась тусовка писателей, поэтов, музыкантов, проходили творческие встречи. Эдакая «саратовская камчатка». Впрочем, об этой стороне его деятельности мне известно немного. Иногда он печатал у нас книжки стихов известных и только начинающих саратовских поэтов (по таинственной причине у нас не осталось ни одного экземпляра). Удивительно, как, не располагая практически никакими ресурсами, он умудрялся помогать такому числу людей. Впрочем, насчет ресурса это не совсем точно. У него был самый главный ресурс — он сам и его неистребимая вера в то, что люди должны помогать друг другу, а изменить мир можно только, начав с себя. Вторая и третья заповеди анархизма.
