«Рыжов, я хочу твою фамилию!» История любви политзэка и его жены
18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ПШЕНИЧНОЙ АННОЙ ЭДУАРДОВНОЙ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ПШЕНИЧНОЙ АННЫ ЭДУАРДОВНЫ
По версии следствия, Рыжов планировал захватить в Саратове Главпочтамт и здание областного правительства, а потом совершить теракт на Театральной площади. Сергей свою вину не признал.
Все эти годы его, помимо соратников и мамы — Ларисы Владимировны, поддерживала Наталья Ильчишина, впоследствии ставшая его женой.
Пропавшие письма
Их отношения завязались за девять месяцев до ареста Сергея. Но долго оставались только в рамках общения и дружбы — Наташа Ильчишина была замужем. Растила сына. Рыжова как партнера не рассматривала. Но потом Сергея арестовали. К моменту ареста они сильно сблизились, подружились. Естественно, между ними завязалась переписка.
— Летом 2018-го года я приняла решение уйти от мужа, — говорит Наташа. — Стала ездить к Сергею в Москву на суды по мере пресечения, чтобы хоть так повидаться. Потом Сергея перевели в Самару, и у нас начался «слепой» период. Его письма мне не доходили.
Каждое утро Наташа проверяла почтовый ящик. Но в нем были или квитанции на оплату коммуналки, или рекламки, или пустота. Куда деваются письма, выяснить удалось не сразу. Старенький почтальон, работавший на участке, частенько забывал выложить письма Сергея в нужный почтовый ящик. А то и уносил их по другому адресу.
— А те, что он доносил до ящика, вытаскивали непорядочные соседи, — разводит руками Наташа. — Ну, а что вы хотите? Старый жилой фонд. Контингент соответствующий. Они просто вытаскивали письма из ящика, читали их и выбрасывали.
Она продолжала писать ему раз в неделю. Несмотря на то, что это был огромный душевный труд, остававшийся без ответа. Потому что это был единственный способ хоть как-то поддерживать связь.
— В итоге из Самары до меня дошло два или три Сережиных письма, — говорит она. — А потом он мне внезапно позвонил по телефону.
Номер на дисплее высветился незнакомый. Наташа сняла трубку.
— Алло!
— Наташ, привет.
— Привет. А кто это?
— Наташ, это я.
— Кто — я?
— Сергей…
— Вы не представляете, как я обрадовалась! — смеется она. — Я настолько не ожидала, что услышу его голос, что по телефону Серёгу даже не узнала.
«Странный парень в смешной шапочке»
Впервые они встретились на одной из прогулок свободных людей в январе 2017-го года. Ни искры, ни мгновенного понимания, что это «её человек» не было.
— Вижу, какой-то странный парень идет в шапочке смешной, — вспоминает она, садясь за стол. — Первая реакция у меня: о, опять активисты какие-то нарисовались.
Сергей, слушая её рассказ, в этот момент усмехается в чашку с чаем.
На тот момент за плечами у каждого была своя история политического активизма. Сергея уже знал весь Саратов — он выходил в одиночные пикеты, организовывал митинги, прогулки свободных людей.
Наташа никогда не числилась в организаторах, но всегда выходила на митинги и прогулки. Для неё всё началось в 2011-м году, когда по всей России вспыхивали протесты против прошедших выборов в Госдуму.
— Мой первый муж был против системы, — объясняет Наташа. — Я слушала его рассуждения о том, где именно не так работает государство и зажигалась идеей перемен.
Только муж был, как определяет его Наташа, «диванный революционер», а ей хотелось действовать. Особенно, после того, как протестное движение возглавил Алексей Навальный, на блог которого в Живом Журнале Наташа тогда наткнулась.
— Он назывался, кажется, «финальная битва добра и нейтралитета», — говорит она. — Я нашла его и очень увлеклась — такая личность! Такой молодец. С этого всё и началось.
Критически настроенный к происходящему первый муж Наташи воевал с дивана. Она пыталась вытащить его на митинги, но он предпочитал оставаться там, где ему уютно и безопасно. А Наташа выходила на встречи, общалась, встречалась с единомышленниками. Так и познакомилась с Сергеем.
— Я его очень долго не могла разглядеть, — признается она. — Мыслей, что наше будущее связано не только с политическими встречами, не допускала. Мы начали вместе вести стримы на ютуб-канале «Островок свободы», переписывались, обсуждали организационные моменты. Началось сближение, какая-то даже ментальная связь. Я поняла, что тоже нравлюсь Сергею.
Наташу привлекало в Сергее ощущение надежности, стабильности. Он всегда был честен, говорил, что думал, был бесстрашным и не боялся действовать. В итоге всё пришло к тому, к чему пришло.
— Рано или поздно мы бы с моим первым мужем развелись, — объясняет Наташа. — На тот момент мы уже несколько раз расходились и сходились опять. Брак себя изжил.
Страшно? Не страшно… (арест и жизнь после)
Сергея Рыжова задержали 1 ноября. За неделю до задержания у него был очередной суд — в 2017-м суды по мелким административным статьям у Рыжова шли один за другим. Чаще всего он отделывался штрафами. Один раз в качестве наказания Рыжов пару дней провел в изоляторе временного содержания.
24 октября 2017-го года ожидания были серьезнее. После очередной прогулки свободных людей Рыжова привлекли по статье 20.2 — за нарушение порядка проведения митинга, собрания и т. д. Это была та самая история, в которой гулявшие свободные люди якобы помешали другим людям водить хоровод. А одной из пострадавших стала женщина с коляской, в которой вместо младенца был то ли муляж, то ли ничего.
Когда судья Леднева в Октябрьском районном суде выносила решение — 80 часов обязательных работ — Сергея в помещении суда уже не было.
— Я знал, что меня «ведут», не думал только, что этим занимается ФСБ, — говорит Сергей неохотно. Ему пока не очень комфортно в присутствии посторонних. По большей части он молчит, слушает и ритмично раскачивается, сидя на стуле.
Рыжов и его соратники придумали целую спецоперацию, как уйти от преследования: Сергей на время затаился у старого знакомого. Тот разделял его взгляды, но ни в каком политическом активизме замечен не был. Но он допустил ошибку: попросил маму передать недостающие вещи. Лариса Владимировна сделала все по инструкции: сумку с вещами заперла в камере хранения супермаркета, а ключ передала товарищу Сергея.
— Я не знал, что всё настолько плохо, — разводит руками Сергей. — Не знал, что за квартирой ведется наблюдение, что пасут всех, кто со мной плотно связан. Они отследили контакт, пробили его и поняли, где я нахожусь.
Максимум, чего ожидал Рыжов, что его выволокут из квартиры товарища, а тому предстоит быть свидетелем. Товарищ на это согласился. Но все пошло совсем не так. Рано утром первого ноября в квартиру постучали.
— Я проснулся и понял, что это не почтальон, — усмехается Рыжов.
Он даже не успел никому сообщить, что за ним пришли. Одна группа захвата сбила дверь с петель, вторая — вырвала решетку с окна спальни (квартира находилась на первом этаже). В комнату влетела светошумовая граната. Обе группы зашли в квартиру. Рыжова и его товарища положили лицом в пол, надели на них наручники. На головы накинули полотенца.
— В принципе, у них было время, чтобы внести в квартиру всё, что угодно, — объясняет Рыжов, который до сих пор утверждает, что никаких взрывчатых веществ в квартире друга не хранил. — Понятые и съемочная группа прикормленных журналистов вошли в квартиру через несколько минут.
Когда Сергея подняли с пола, чувства страха он не испытывал. Вместо того, чтобы испугаться, он начал разговаривать с ворвавшимися представителями закона с позиции силы. Стал требовать фамилию, имя и звание главного. Заявлял о своих правах.
— Я стою в наручниках и говорю: «Ваша фамилия!» — смеется Рыжов. А тот мне в ответ: Мальцев. Я ему: «Что? Серьезно?». И тут он тоже понял, что сказал и как это для меня выглядит. И заржал.
Дальше были сутки допроса в управлении ФСБ, саратовское СИЗО, перевод в Лефортово.
Наташа и ФСБ
В день, когда силовики забрали Сергея, они пришли с обыском и к Ларисе Владимировне, его маме. Обыск был грубым. Общение с мужчинами в форме — неприятным. Потом та же процедура ждала и Наташу.
— Это было 16 ноября, — вспоминает она. — Я была у Ларисы Владимировны. Передавала ей письмо для Сергея. Когда я вышла из дома, меня окружили несколько человек. Проводили в свой микроавтобус. И повезли сначала домой — на обыск. Потом в управление на допрос.
По Наташиным словам, обыск проходил два или три часа. Силовики не грубили, вели себя вполне вежливо. Везде пролазили, забрали из дома всю компьютерную технику, все гаджеты. На тот момент Наташа работала в интернет-маркетинге и вся ее работа была связана с компьютерами.
— Мне показалось, что они действовали согласно какой-то своей цели, — предполагает она. — У них не было цели что-то у меня найти, была цель — запугать.
На допрос Наташу привозили трижды. Все три раза ей было страшно. Неприятно.
— Удивительно, но в моменте страха я почти не ощущала, — делится она. — У меня внезапно включился аварийный режим, о котором я даже не подозревала. Он помогал мне отстраняться от эмоций и думать.
Страх нагнал её потом. В любом прохожем виделся сотрудник силовых структур или провокатор. В такие моменты Наташа доставала телефон и включала стрим в социальных сетях. В ста процентах случаев оказывалось, что рядом шел обычный человек.
— Я потом разговаривала с другими людьми, которые пережили похожий опыт, — рассказывает Наташа. — И у всех, абсолютно у всех включалась паранойя. Я потом с трудом училась доверять миру. Но вернуть это доверие оказалось возможно. Очень помогает осознание того, что ты не преступник. Хотя это, конечно, не безопасность. Ведь сейчас можно получить наказание за поставленный кому-нибудь лайк или репост. Но открытость миру, понимание своей честности, делает жизнь немного проще.
Три СИЗО
Сергей, тем временем, осваивал новую для себя тюремную жизнь. Интеллектуал, которому на 16-летие подарили торт с надписью «Квантовая физика», выпускник английской гимназии, мечтавший в начале учебы на физфаке о карьере ученого, попал в непривычную для себя среду. Научился разбираться в понятиях, выучил, что можно говорит, что нельзя, как взаимодействовать с сокамерниками и администрацией в зависимости от того, какого цвета «зона».
— Когда меня спрашивают — «как там?» — я всегда отвечаю: «очень по-разному», — объясняет Сергей.
В Саратове был «режим». Тогда Сергей еще не понимал разницы и думал — «ну тюрьма, и тюрьма». Отбой, подъем по часам, постель заправить, спать днем нельзя. Если заходит в камеру сотрудник, всем заключенным нужно построиться у стены. Кормили сносно. Но Сергей, абсолютно равнодушный к еде, почти не замечал, чем его кормят.
— Это правда, я могу не есть несколько дней и не вспоминать об этом, — говорит он. — И совершенно никогда не помню, что ел в последний раз.
— Серёж, что у нас было утром на завтрак? — решает проверить его жена.
— Ээээ… подожди, — зависает тот.
— С творогом, — подсказывает Наташа.
— Не помню, честно не помню, — разводит руками Рыжов.
— Вареники, — усмехается она. — Когда Сергей вернулся, моя подруга как-то спросила у него — «ну, что, Сереж, нравится тебе, как Наташка готовит?». В этом была некая ирония.
Впрочем, неприхотливость Сергея в еде, врожденный аскетизм и то, что он глубокий интроверт, сослужили ему хорошую службу как в московском Лефортово, так и дальше в Самаре и Башкирии.
— Лефортово — это бывшее СИЗО КГБ, — объясняет Рыжов. — Сейчас оно формально не подчиняется Федеральной службе безопасности. Но, по сути, там все устроено так, что из здания следственного управления ФСБ следователь может по внутренним переходам пройти в СИЗО, даже не надевая куртку.
Изолятор устроен и работает таким образом, чтобы максимально изолировать заключенного от общения с людьми. Двухместные камеры, прогулки строго по часам только в присутствии сокамерника, молчание охраны. По сути, у тебя есть только книги, сосед и следователь, от желания которого зависит, разрешать ли заключенному под стражу свидание с родными.
Сергею полтора года не позволяли увидеться даже с родной матерью. Не говоря уже о том, чтобы увидеть возлюбленную, которая формально не приходилась ему никем.
— Мне повезло, что я глубокий интроверт, и мне, чем меньше народу, тем лучше, — объясняет Сергей. — Так что я много читал, а в Лефортово хорошая библиотека, гулял, когда выводили на прогулку. И даже на прогулках ходил в основном один, потому что мне попадались сокамерники, равнодушные к активности. Но маме, например, моя изоляция давалась тяжело.
Довольно часто на судах приставы старались закрыть своими телами Сергея, чтобы Лариса Владимировна даже не смогла посмотреть на сына. Нарочно вставали так, чтобы не дать им пересечься взглядами.
— Я не думаю, что это какая-то особая их жестокость, — объясняет Рыжов. — Просто так система устроена: если ты что-то разрешишь, то потом сам можешь получить «по шапке» за своеволие. Даже если формально поздороваться с мамой или с невестой, или с женой не запрещено, они будут это запрещать.
Первое свидание с мамой Сергей получил только через полтора года в СИЗО. Наташу он иногда видел на судах, а так они продолжали общаться письмами. А затем следствие закончилось, и Сергея снова перевели. На этот раз в Самару.
— У каждой зоны есть своя специфика, — объясняет Сергей. — Есть «зоны» режимные, где всё строго по закону. Там сидеть очень невесело. Но у них есть неочевидный плюс: всё, что администрация обязана делать по закону, она худо-бедно выполняет. Если тебе чего-то не предоставляют, то можно жаловаться в прокуратуру. Те частенько приходят с проверками. И сотрудники УФСИН прокурорских побаиваются. А есть те, где режим гораздо либеральнее, если так можно сказать о местах подобного толка. И там полное раздолбайство во всём.
На таких «зонах», говорит Сергей, главное негласное правило сотрудников — мы не портим жизнь вам, вы не трогайте нас. И даже то, что сотрудники делать обязаны по закону, они делают это крайне неохотно. В таких колониях и СИЗО можно даже неплохо жить, если есть на то финансовые возможности. А если таких возможностей нет, то даже умывальных принадлежностей из администрации бывает не выбить. Не то, что подпись на какой-то важной бумаге. И жаловаться в прокуратуру в таких колониях — не вариант.
— В таких заведениях по внутреннему укладу считается неправильным жаловаться, потому что это может отразиться на положении всех зэков, — объясняет Сергей. — Администрация скажет: «ах, вы с нами вот так, да?» и всем гайки закрутит. В том числе и тем, кто живет на зоне довольно вольготно. И вот тогда они уже могут ухудшить твое положение. Поэтому, чтобы там выживать, нужно постоянно лавировать, учитывать многие интересы. А я, мягко говоря, не уличный человек. Мне приходилось много чего изучать и этот вопрос тоже, чтобы не попасть в неприятности.
Впрочем, самарское СИЗО не раз пыталось исторгнуть Рыжова. В ноябре 2019-го его должны были перевести в Екатеринбург, как и многих других зэков, сидящих по террористическим статьям. Потому что окружной военный суд переехал туда из Самары. Но Сергею не суждено было покинуть Самару до вынесения приговора и решения по аппелляции. Потому что первого ноября он заработал себе перелом, который уложил его в тюремную больницу на девять месяцев.
Тюремная медицина
В первый раз Сергей Рыжов познакомился с тюремной медициной, когда попал в Институт Сербского на психиатрическое освидетельствование.
— Если в уголовной системе у нас действует какая-никакая презумпция невиновности, то в психиатрической клинике ты сразу считаешься опасным психом, пока не докажут обратное, — говорит Сергей.
Когда Рыжова привезли в институт Сербского, выяснилось, что у него — профилактический учет. Ему поставили в дело две полосы: склонен к побегу и склонен к нападению.
— Тут я почувствовал себя главарем мексиканской банды, — смеется Сергей.
Из-за профучета Рыжова поместили в одиночную палату, отобрали все возможные вещи, которыми он мог бы себе или сотруднику навредить. Отобрали даже ручки. Зато оставили остро отточенный карандаш.
— Карандаш — это неизбежное зло, — смеется Рыжов в ответ на закономерный вопрос «а что, карандашом нельзя нанести вред?». — Есть вероятность, что ты выпьешь чернила из ручки, тебя придется везти куда-то, промывать желудок. А это дополнительный геморрой.
Так что письма на волю Сергей писал карандашом. Когда мог. А мог не всегда, потому что в палате было темно.
— Когда я вернулся в Лефортово из Сербского, я даже, можно сказать, обрадовался, — говорит Рыжов.
Второе столкновение с тюремной медициной произошло уже в Самаре. Играя в мяч во время прогулки, Сергей сломал себе шейку бедра.
— Такая была история, — говорит он. — Прогулочный двор в самарском СИЗО — это даже не двор. Большое помещение с узкими щелями под крышей. Крыша затянута сеткой-рабицей и забрана решеткой. Мяч застрял в этой решетке. И мой сокамерник предложил меня подкинуть, поскольку я был самый легкий, чтобы я зацепился за решетку и достал мяч. Конечно, это была изначально провальная идея. Ни за что я не зацепился. А грохнулся с довольно большой высоты на бок.
Первое, что сказала ему сотрудница тюремной санчасти, куда его приволокли сокамерники: «иди отсюда, ты симулируешь!». Через пять дней, когда стало понятно, что Сергей не может опираться на поврежденную, неестественно вывернутую ногу, которая, к тому же стала короче на несколько сантиметров, сотрудница такого уже не говорила.
— Рентген-аппарата в СИЗО, конечно, не было, но был флюорограф, — вспоминает Сергей.
Проблема флюорографа в том, что он зафиксирован на уровне грудной клетки. И чтобы сделать снимок, Рыжову пришлось бы прыгать.
— Меня поднимали мои сокамерники, — рассказывает Сергей. — Снимок удалось сделать раза с десятого. Когда медсестра его увидела, она сразу изменилась в лице. И вызвала мне срочный этап «на девятку».
«Девяткой» в Самаре называют тюремную больницу. В этой больнице два отделения — хирургическое и терапевтическое. По словам Рыжова, довольно долго там не было собственно терапевта. Давление очередному зэку мог измерить окулист, а с последствиями диабета разбирался ЛОР.
— Ты буквально оказывался внутри анекдота, — объясняет Сергей. И рассказывает:
— Доктор, у меня живот болит.
— А что вы ели?
— Голубя ел.
— Голого голубя ели?
— Голого голубя ел.
— Голову голубя ели?
— Голову голубя ел.
— Голую голову голого голубя ели?
— Голую голову голого голубя ел. Так что со мной?
— Не знаю. Я логопед, чем смог, помог.
На соседних койках умирали зэки. Чаще всего от букета заболеваний, с которыми они попали «на девятку». По словам Рыжова, чтобы попасть в тюремную больницу, надо буквально умирать. Но отчасти умирали и от халатного отношения персонала.
— Мне рассказывали зэки, которые там работали санитарами, что хирурги могли прямо во время операции отбегать, листать учебник, чтобы понимать, что дальше делать, — рассказывает Сергей. — Одному довольно крепкому на вид зэку дали какое-то экспериментальное лекарство. И он практически сразу отошел в мир иной. Надо сказать, что бывший заведующий отделением хирургии на «девятке» зэков просто ненавидел. С ним судились за какой-то случай халатного отношения. И случай был настолько вопиющий, что даже система не могла его не признать. В общем, его сняли с должности заведующего отделением. И запретили практиковать. Но он все равно остался в больнице и оперировал. Потому что он единственный там обладал хотя бы какими-то знаниями и опытом.
Рентген «на девятке» выявил у Рыжова перелом шейки бедра. Как сказали врачи — без смещения. И велели лежать — «перелом сам срастется, встанешь и пойдешь». Сергей думает, что если он и был без смещения, то за пять дней, пока он ползком передвигался по камере, там все давно сместилось. В итоге перелом так и не сросся. На его месте образовался ложный сустав. Нога не работала, наступать на нее было нельзя. Но его все равно отправили обратно в СИЗО.
Как Сергей боролся за операцию
У Сергея было два варианта: согласиться с руководством СИЗО и тюремной больницы, которые хотели одного — чтобы Рыжова осудили и отправили уже в колонию — прозябать в бараке для инвалидов на костылях или коляске, а потом остаться инвалидом на всю жизнь. Или побороться за операцию. Он выбрал второй вариант.
— Операцию по замене тазобедренного сустава делают только в гражданских больницах, — объясняет он. — Естественно, никто из системы ФСИН не хотел с этим связываться — это дополнительный конвой, меня надо было там караулить. К тому же даже на воле никому такую операцию сразу не делают — только по квоте и в порядке очереди.
Можно было сделать операцию за деньги, и адвокаты Сергея, и Лариса Владимировна открыли сбор. Но в итоге, эти деньги не понадобились. Сергей добился своего. Удивительно, но помог ему пофигизм санчасти самараского СИЗО.
Сергей по совету адвокатов пытался максимально затянуть суд. Он писал заявления в медсанчасть, что не может участвовать в заседаниях из-за невыносимых болей, которые причиняет ему травма. В СИЗО ничем помочь не могли.
— У них в наличии и правда всего одна таблетка, одна половинка, как говорится, от головы, а другая, извините, от жопы, — смеется Рыжов.
Но фсиновцам было наплевать на то, какие там боли мучают очередного зэка, которого они должны были доставить в суд. Единственная медицинская причина не ехать в суд — это примерно умирать.
— В первый раз мне в цвет сказали — если надо, мы тебя отнесем до автозака и ты все равно уедешь, — рассказывает Сергей. — И я смирился с неизбежными поездками в суд.
В суде — в Самаре в тот момент осталось представительство окружного военного суда, в котором, по словам Рыжова, судили полтора человека в месяц.
— Я дополз из машины до привратки на костылях, — рассказывает Рыжов. — Сказал, что я никуда не пойду. Мне больно. Перемещаться не могу. Возникло замешательство. Я думал, что заседание отменят. Но нет. Это военный суд. Поэтому через полчаса мне вывезли инвалидную коляску — и откуда она у них взялась?
Несколько раз адвокаты Сергея просили отложить суд из-за того, что Рыжов испытывает невыносимые боли. Ему тяжело сидеть, стоять, передвигаться. Суд запрашивал компетентное мнение у медсанчасти СИЗО — действительно ли страдания и боли у Рыжова настолько невыносимые.
— Ну, а что они могли написать? — смеется Рыжов. — Звучит страшно — несросшийся перелом шейки бедра. Были бы они там врачами, может, они и знали бы — могут при таком переломе быть боли или нет. Они пошли по дипломатическому пути и ничего отвечать на запрос суда не стали. А это военный суд. Его даже менты боятся и конвоиры лишний раз судей не торопят, как в гражданском суде. А тут из какого-то СИЗО им не отвечают раз, не отвечают два. Военные судьи к такому не привыкли. В итоге, судья рассердился и велел отправить меня в больницу. А мне того и надо.
Сергею в итоге сделали операцию по замене тазобедренного сустава.
Как жениться, если ты в СИЗО
6 июня 2021 года умерла мама Сергея Лариса Владимировна. О чем стало известно сразу на следующий день. Но Сергей о смерти матери узнал только в день её похорон — 9 июня. Трагическое известие привезли своему подопечному адвокаты. А через несколько дней — 15 июня — к Сергею в СИЗО приехала Наташа. Это было первое их свидание за три с половиной года.
— В апреле 21-го года я дала показания в суде — по делу я проходила свидетельницей, — объясняет она. — И получила право на короткие свидания. Это свидание нам разрешили, хотя я была до последнего уверена, что меня развернут. Было лето. Я приехала в открытых сандалиях. А тогда как раз был ковид, масса правил, в том числе — закрытая обувь. В общем, мне пошли навстречу только потому, что я приехала из Саратова.
Когда Сергей увидел Наташу, он опешил: «Как ты сюда попала? Что ты тут делаешь?». Они проговорили без остановки целый час — и все равно обоим не хватило времени наговориться после столь долгой разлуки.
— Я старалась использовать все возможности, чтобы видеться с Серёгой, — объясняет Наташа. — Ему было положено два свидания в месяц, 30 килограмм передач. И я ездила два раза в месяц, возила передачи, мы болтали, общались.
В августе зашел разговор о женитьбе. Ребята давно созрели для этого шага.
— Я собиралась изначально выйти замуж за Серёгу, — объясняет Наташа. — Это был для меня естественный вопрос. А когда произошла трагедия с Ларисой Владимировной, это стало еще и чисто бюрократическим моментом. Я ему сказала тогда — «Рыжов, я хочу твою фамилию». Он ответил: «Давай поженимся, я согласен. Только как?».
На то, чтобы оформить брак, у Сергея и Наташи ушло полгода. В самарском ЗАГСе Наташе выдали необходимые документы. Она их заполнила и отправила в СИЗО Сергею.
— Если бы от меня только требовалось их заполнить, вложить в конверт и отправить Наташе, все решилось бы намного быстрее, — объясняет Сергей. — На документах нужна была виза начальника СИЗО. А поскольку это было СИЗО, где администрация максимально устраняется от всех процессов, которые там происходят, чтобы получить подпись, пришлось очень постараться.
— Я эти документы отправляла Серёге три или четыре раза, — вспоминает Наташа. — Каждый раз ездила в самарский ЗАГС, просила новые бланки, заполняла, отправляла, передавала. В конце концов, звезды сошлись и все получилось.
Ребята поженились прямо в СИЗО Самары 16 февраля 2022 года, на следующий день после его апелляции.
— Я уже была там, следила за ходом суда, переживала, — вспоминает Наташа. — Мы очень переживали, что Сергею добавят срок, так как прокуратура именно этого и просила. Было очень нервно.
В тот же день Наташе пришлось звонить в СИЗО, чтобы напомнить сотрудникам — у Рыжова завтра свадьба. Там, конечно, про это забыли, так что напоминание пришлось кстати.
— Я передала Сергею гражданскую одежду, с собой привезла платье, — вспоминает она. — Утром 16 февраля мы с нашим общим товарищем заехали в ЗАГС, забрали с собой регистратора и еще одну такую же невесту — в тот день в СИЗО было целых две регистрации брака. Приехали в СИЗО. Стали ждать, чтобы нас пропустили. Я до последнего сомневалась, что у нас получится.
Потом к невестам и регистратору вышел сотрудник СИЗО, который обычно провожает посетителей на короткие свидания. Люди из очереди сразу начали донимать его вопросами: когда он поведет их в комнату для свиданий? На что он им гордо ответил:
— Пока никого не поведу. У нас сегодня свадьба!
Забрал регистратора, невест и повел их в помещение для встреч с адвокатами.
— Меня предупредили утром, что скоро будут выводить, — рассказывает Сергей. — Так что я переоделся в гражданскую одежду. Потом меня отвели в комнату, где обычно зэки с адвокатами встречаются: голые стены, стол, стул, приваренный к полу, почему-то клетка. Там уже все были: сотрудница ЗАГСа, несколько ментов разных рангов, видимо, в качестве свидетелей. И Наташа…
Сотрудница ЗАГСа быстро зачитала стандартную речь, спросила у молодых, согласны ли они стать мужем и женой. После того, как оба сказали: «да», велела расписаться в регистрационной книге и разрешила обменяться кольцами.
Сергей с Наташей впервые за четыре с лишним года обнялись.
— Потом нам дали короткое свидание, которое уже проходило по стандартной схеме, — улыбается Наташа. — Мы разговаривали по телефону через стекло.
А потом Сергей уехал в колонию в Башкортостане.
Возвращение домой
31 октября 2023 года в 11 утра Наташа уже стояла у ворот колонии, откуда с минуты на минуту должны были выпустить Сергея. Было холодно, промозгло и нервно.
— Сергей до последнего боялся, что его не выпустят, что начнется какое-нибудь новое дело, как у Азата Мифтахова, — вспоминает Наташа. — Я боялась тоже. Тем более, что время шло, а Сергей так и не появлялся.
В это время Сергей преодолевал территорию колонии — а она большая — в одной футболке и форменных брюках и с огромной матерчатой сумкой в руках. В сумке были письма — те самые, которые писали ему Наташа, соратники, абсолютно незнакомые люди, пока он был в СИЗО и колонии. Он носил эту сумку с собой — из Лефортово в Самару, из СИЗО в больницу и обратно. Не собирался он оставлять ее и в колонии.
— Это, как я шучу, экспонаты для будущего музея революции, — усмехается он.
Он тащил ее сквозь мерзкий холодный дождь со снегом. К тому моменту, как он достиг проходной, голова его покрылась коркой льда. Но сумку он донес в целости.
— Он вышел не в той одежде, что я ему передала, — расстраивается Наташа. — Я хотела, чтобы таксист нас сфотографировал у ворот колонии — это же как выписка из роддома. Но сотрудники запретили фотографии: режимный объект.
В Уфе Рыжовы провели сутки до поезда. Сходили в пиццерию, прокатились на колесе обозрения и отправились в Саратов. Домой.
Заключение продолжается
Вернуться по месту прописки Сергей должен был в течение трех дней. Ему администрация колонии даже билет купила на поезд, чтобы он гарантированно оттуда уехал и не создавал им проблем.
Сергей, наконец, получил свободу. Но эта свобода мало похожа на свободу обычного человека. Поскольку его осудили по террористической статье, Рыжов внесен в список экстремистов и террористов Росфинмониторинга. Это фактически лишает человека легального заработка. Поскольку все его счета заблокированы, новые завести невозможно. Нельзя даже вступить в наследство. Когда Наташа помогала ему оформлять квартиру, оставшуюся ему от мамы, она чуть не поседела. Ни один нотариус не хотел работать с человеком из «красного списка».
— Сейчас квартира и моя, и не моя, — говорит Сергей. — Никто не может на нее претендовать, в том числе, государство. Но и я не могу ей распоряжаться. Не могу продать, подарить. Ничего не могу с ней сделать.
Рыжов ограничен в передвижениях. У него установлен административный надзор на десять лет. Это значит, что Сергей должен каждые две недели отмечаться в отделе полиции. Отмечаться надо строго по понедельникам в первой половине дня, что здорово ограничивает его возможность работать или учиться.
Кроме того, каждую ночь к Сергею приходят сотрудники полиции, чтобы проверить — соблюдает ли он комендантский час — с 23 ночи и до шести утра он должен быть по адресу прописки.
— Они могут прийти и в час, и в три ночи, — замечает Наташа. — Иногда могут не прийти совсем. Но, как правило, приходят.
Помахать полицейским из окна, чтобы показать — вот он я — нельзя. Необходимо впустить их в квартиру и расписаться на бланке, пока они снимают это на видеорегистратор.
Уехать куда-то в отпуск Рыжову тоже невозможно. Поехать в другой регион можно только с особого разрешения и по ограниченному количеству причин, среди которых лечение, которое невозможно получить по месту прописки, или смерть близкого родственника. Ни о каком медовом месяце на море речи не идёт.
Поэтому Сергей компенсирует Наташе отсутствие конфетно-букетного периода букетами цветов по случаю и просто так, или подарками, о которых она когда-то мечтала. Например, он подарил ей огромного белого плюшевого медведя.
Сергей признает, что заниматься политикой сегодня в России невозможно. Он не изменился, но за шесть лет, которые он провел в заключении, изменилась страна. И даже воздух стал другой. Любая инициатива подавлена. Политические активисты выдавлены из страны или оказались за решеткой. Нет смысла даже пытаться что-то видимое делать — это прямая дорога оказаться там, откуда он вышел полгода назад.
Семья живет тихо. Наташа переучилась на психолога и работает в арт-терапии. И сейчас учится психологии травмы.
— Почему именно травма? — задумывается она. — Во-первых, эти шесть лет были для нас непростыми. Во-вторых, мне интересно работать с женщинами. А российские женщины сплошь травмированы и очень несчастливы. В России много семейного насилия, из которого трудно вырваться и женщинам, и детям. Мне кажется, что в России сейчас всё так как есть именно потому, что люди в стране психологически незрелые. Много у них инфантильности, безответственности. Нет желания брать на себя ответственность за свою жизнь. Отсюда тяга к сильной руке — чтобы кто-то за тебя решал, как тебе жить. Люди перекладывают ответственность на кого-то и сами не в состоянии ничего изменить. Работа в этом направлении дает мне понимание того, что я на что-то влияю и что-то меняю. А не просто сижу, отдавшись неизбежности.
